Продолжаем, продолжаем... За слова огромное спасибо Rita Twitter, все те, кто очень хотел присоединиться к игре, но до сих пор не решился, могут это сделать в любой момент. Жду новых случайных слов порциями по шесть.
Начало истории: lenskiy.diary.ru/p196064924.htm
Правила игры: lenskiy.diary.ru/p195971815.htm
Очень холодно. Облачко пара сгущается в каплю воды и стекает вниз по окну крупной прозрачной слезой. Мне знакома эта насквозь прокуренная кухня, пожелтевшие занавески, засаленный потолок, грязно-голубые стены. На столе скатерть, прожженная в двух местах и покрытая пеплом. Пусто здесь. На полу след размазанной крови, плотно въевшийся в паркет.
Тогда был ясный морозный день, и я смотрела из окна, как он бежит домой по хрустящему снегу, придерживая шапку, чтобы ветер не сдул ее. Вихрем влетел в квартиру, вбежал на кухню, поймал, закружил, усыпал снежинками, и они таяли на моих щеках, слегка покалывая. Хитро улыбаясь, он достал из-за пазухи маленькую прозрачную пирамидку, прячущую в себе синюю фигурку
дельфина, и протянул мне:
читать дальше
– Ты ведь любишь дельфинов, – прошептал еле слышно, а глаза лучились от радости.
Я взяла ее и тут же выронила, вскрикнув от боли. Из указательного пальца на белоснежную скатерть упало три капли крови, а на острие откатившейся пирамидки заалело едва заметное пятнышко. Он осторожно взял мою руку, поднес к губам и приник к пальцу, будто бы укол был ядовитым, и он хотел спасти меня от верной смерти. После мы долго сидели, смотрели на дельфина, плывущего в алых бликах, и ничего друг другу не говорили.
А через еще одну вечность я собрала чемоданы и ушла, оставив пирамидку на кухонном столе.
И теперь, пока я медленно стекала каплей по стеклу, во мне отражались, переливались и переламливались образы из прошлого, о которых я доселе только догадывалась.
Кухня заполнялась табачным дымом, пепел, кружась, падал на стол, на плите надрывно свистел чайник, в белом блюдечке дотлевал окурок, и посреди всего сидел он и задумчиво вертел в руках дельфинчика, заключенного в остроконечную призму. Вдруг во взгляде его молнией сверкнула решительность, пирамидка с размаху полетела о стену и страшно зазвенела перед тем, как рассыпаться на несколько крупных осколков. Дельфин потрепыхался на полу и мертво затих.
Он выключил газ под охрипшим чайников и в воцарившейся тишине подобрал отколовшуюся вершину. Двумя уверенными движениями раскроил себе вены на руках, а потом лег на спину и больше не вставал. На холодных губах играла хитрая улыбка, остекленевшие глаза лучились радостью, в левой руке он сжимал насквозь пропитанный кровью осколок, а с потолка снежной бурей валил пепел. Когда он касался тела, из черных частичек распускались прекрасные голубые цветы.
Где ты? Где ты? Я ищу тебя в бесконечности молчаливой вселенной, но никто мне не отвечает, даже эхо. Может, ты просто фантазия? Но откуда тогда незаживающая ранка на сердце, которая постоянно ноет по ночам?
На солнечной набережной дамы с зонтиками. Господа выгуливают свои канотье. Прилив размывает берег, волной выносит ракушки. Фотограф поправляет на штативе тяжелый аппарат, прячется за него, кричит, что сейчас вылетит птичка. От надоедливых чаек звон в ушах.
Вчера они перешли на "ты". Она до сих пор чувствует на языке сладкий привкус и слышит, как из другого мира, мягкое, полушепотом, обволакивающее "Ты... не могла бы передать мне хлеб?" – и на стыке пустой, ничего не значащей фразы и нежности, рушащей все границы, возникает что-то новое, непонятное, неназванное, и больше всего на свете ей хочется раствориться в этом моменте, в ласковом голосе, потому что не будет уже ничего совершеннее этого, никогда, никогда.
Он держит ее под руку и счастливо жмурится, что-то втолковывая ей про углероды – вчера он прочитал интересную статью в научном журнале, – а она чувствует, как веет теплом от его нагревшегося на солнце сюртука, и медленно тонет в том самом первом "ты", и все барьеры, что разделяли их, с грохотом падают. Так, наверное, разверзается земля под ногами.
Я рассеянно смотрю на фотокарточку – от времени она пожелтела и пошла трещинами, – ласково провожу пальцем по незнакомым мне лицам и прячу обратно в тяжелый, в толстом кожаном переплете фотоальбом. На столике передо мной давно остывший кофе в белой фарфоровой чашке и два кусочка сахара. Что же он не идет?